Чужая бабушка
Изабелла Константиновна Гурская (8 лет, г. Минск, д. Мрочки, Узденского района, Беларусь) отрывок из рассказа. Сборник «Война за нашими окнами»
Перед самой войной моего отца, доцента института языка и литературы АН БССР направили на работу в Белостокский педагогический институт. Мама, я и мой младший братик Слава жили в Академгородке. Из той жизни, я почти ничего не помню, маленькая была. Как война началась - тоже не помню. Отец с матерью вдруг бросили всё, сорвались с места и каким-то чудом успели мы добраться до Минска. Помню жуткую суматоху, толпу на вокзале, как мама боялась меня потерять и крепко держала за руку, как люди лезли и лезли в вагоны, было тяжело дышать, чемоданы и сумки падали на голову. И все кричат, ругаются.
У отца была бронь, как у научного работника, но он ей не воспользовался, добровольцем ушёл на фронт. На прощание по очереди поднял меня и маленького Славика на руки, крепко прижал к себе и поцеловал. На глазах у него были слёзы. Больше мы его никогда не видели. Отец погиб под Орлом в 1943-м году.
В Минск за нами на лошади приехала бабушка Мария. Мы её тогда почти не знали, шарахались. За всеми нашими переездами мы не успели к ней привыкнуть, сродниться. Славик так вообще, кажется, в первый раз увидел. Бабушка была высокая, суровая, непонятная. Чужая. В непривычной, резко пахнущей одежде. Папа и брат его, дядя Николай - интеллигенция, мама тоже из городских. А бабушка Мария - деревенская, простая. Могла и слово крепкое сказать, и хворостиной огреть. Было странно видеть, как она, деревенская женщина, отчитывает отца, целого доцента.
Славик испугался чужой бабушки, испугался лошади, не хотел ехать. Бабушка прикрикнула на нас:
- Ну, чего сопли распустили?! Садимся!
А как сесть от мамы, от тёти в телегу к почти чужой бабушке?
Ещё бабушка забрала детей дяди Николая - Бориса и Инну. Нам было очень страшно уезжать от мамы, брат кричал, не хотел отпускать её. Мама уговаривала его, меня. Говорила, что скоро приедет. Что только запрёт квартиру, соберёт вещи и будет рядом с нами.
Бабушка отвезла нас в деревню Мрочки, Узденского района. Ехали мы долго, помню, заснули под мерное поскрипывание телеги. В деревенскую хату нас заносили на руках уже в темноте, ночью.
Мать с тётей действительно пришли в деревню через несколько дней. В Минске им было опасно оставаться. Отцы наши - белорусы, но мама с тётей были еврейками, и по ним это было очень заметно. С первых дней немцы взялись за евреев. Мать думала, что в деревне пересидит, спрячется. Но не получилось.
Кто-то из соседей нашептал оккупантам. В бабушкин дом ворвались вооружённые люди, вытащили нас на улицу. А у бабушки полный комплект. Две еврейские семьи с детьми и младшая дочь её, Александра, военная медсестра. Только что с фронта, только из окружения. Хорошо хоть форму спрятать успела.
Немцы бабушку с Александрой не тронули, но нас всех затолкали в машину, отвезли в еврейское гетто в Дзержинск. Там уже было очень много людей, в основном женщины с детьми. В несколько домов набилась целая толпа. Опять было очень страшно. Непонятно было, что с нами собираются делать, куда повезут. Все спрашивали друг у друга, и никто толком не знал. Ходили какие-то слухи. Что отвезут на работы в Германию, в Польшу. Никто не знал, что правда намного страшнее.
Вы знаете, что случилось с Дзержинским гетто? Прочитайте. Уже в октябре 1941-го года литовские полицаи расстреляли, всех, кто в него попал. Тех, кто ждал переселения в Германию, тех, кто смирился и тех, кто собирался сопротивляться. Приехали литовские полицаи, выкопали огромную яму. И сложили в неё всех евреев Дзержинского района. Стариков, женщин, детей. Почти две тысячи человек. Говорят, что из других гетто вывозили мастеров, ремесленников, просто здоровых взрослых людей. В Дзержинске не стали это делать. Просто сложили всех в яму. И мы должны были тоже там лежать.
И лежали бы, если бы не бабушка. У нас была настоящая бабушка, которая ради своих детей и внуков не испугалась смерти и немцев. Вместе с тётей Александрой они загрузили на телегу кабанчика, несколько овец, всех кур. И поехали нас выкупать.
Я представляю, как наша бабушка подошла к охранникам на Октябрьской или Советской улицах. Как уговаривала их отдать детей. Как один из них наконец дрогнул, поддавшись жадности. Как в толпе еврейских женщин и детей эти полицаи искали именно нас, выводили за ограду.
Мама не знала, куда нас ведут. И другие не знали. С нами начали прощаться. Женщины плакали и отворачивались, когда мы проходили мимо.
Полицаи, прячась от начальства, вытолкали нас за ворота. Мы вышли, в ожидании самого худшего. А там - бабушка. Тут же - нас на телегу, прикрыла детей каким-то покрывалом. Маме Розалии и тёте Астре повязала на головы платки, чтоб никто не увидел их тёмных волос, не заподозрил в них евреек. Повезли. Из Дзержинска в Узду. По дорогам мимо разъездов и патрулей. Несколько женщин и куча ребятишек под дырявым покрывалом. Бабушка впереди, с гордым, независимым видом.
Довезла.
***
С начала войны жили тихо. Старались лишний раз не высовываться. Когда через деревню проезжали немцы или полицаи - прятались. Полицаи несколько раз заглядывали к бабушке в хату, но уходили ни с чем. Всё съестное бабушка уже отдала, выкупила нас из гетто. А что оставалось - далеко спрятала, не найти.
В феврале 1942-го года нас выдал местный староста. В дом без предупреждения ворвались несколько полицаев и немцев. Вытащили всех на мороз. В чём были, в том и вытащили. Не дали даже обуться, накинуть что-нибудь. Маму и тётю тут же отвели в сторону. На наших глазах стали бить и издеваться, повалили в снег, топтали сапогами. Славику было три года, он рвался у меня из рук, кричал. Я зажимала ему рот ладошкой. Мне было очень страшно и больно за маму, за тётю. Мы дрожали от холода. Босые ноги жгло, как огнём. А немцы не торопились. Им было тепло в зимней одежде и обуви.
Чуть в стороне стоял начальник полиции Савицкий. Бабушка немного его знала, шагнула вперёд:
- Ты что делаешь? Ты знаешь, что мы ни в чём не виноваты! Отпусти детей! Ты знаешь, что мои сыновья белорусы, значит и дети их белорусы!
Мама с тётей лежали тихо. Они понимали, что им самим уже не спастись. Савицкий подумал, посмотрел на нас и махнул рукой. Маму с тётей вывели за околицу, на просёлочную дорогу. Заставили раздеться и бежать по снегу. Зима была снежная, намело высокие сугробы, убежать далеко они не смогли. Полицаи принялись с шутками стрелять вслед.
Вечером бабушка с соседями принесла в дом закоченевшие тела. Мама и тётя Астра умерли, сидя в сугробе, распрямить их руки и ноги не удалось. Так и хоронили, уложив кое-как в гробы.
При нас бабушка никогда не плакала, не причитала. Только волосы у неё быстро стали седыми.
***
Бабушка осталась одна с четырьмя детьми. Меня прятала больше всех. Славик, Борис и Инна пошли в отцов - светловолосые, сероглазые. Я - вся в мать. Поймай меня на улице, стяни платок, каждый мог ткнуть пальцем: «Еврейка!»
Поэтому бабушка не выпускала меня со двора. Даст работы на целый день, почистить картошку, подоить корову, навоз убрать. Младшие бегают по улице, веселятся, играют. А я - в доме. Обижалась я тогда на бабушку, а сейчас понимаю. Она меня прятала.
К весне - новая беда. Пришли чужие партизаны, из какого-то другого отряда. Забрали нашего хорошего коня. Бабушка принялась их совестить, что у сирот последнее отнимают, так взамен привели больного и хромого мерина. Борис принялся за ним ухаживать, чистить, приводить в порядок. Заразился от коня какой-то кожной хворью и нас всех заразил. Лекарств нет, мы чешемся без конца, а бабушка ругается на этих «защитников».
Бабушка добыла дёгтя, вытопила баню. Без конца парила нас и мазала зудящие красные пятна дёгтем. Так и вылечила. Уж не знаю, что помогло - дёготь, или баня. А может само прошло.
***
К концу войны стало слишком опасно жить в деревне, так бабушка перевела нас в дом на хуторе Ситники. Туда однажды и выехали мотоциклисты в форме Красной Армии. Застали нас врасплох. Мы и попрятаться толком не успели. Долго убеждали нас, что они свои, советские. Мы не верили, думали, что это переодетые полицаи или власовцы. Что сейчас начнут в нас стрелять.
А потом они уехали, и мы наконец поверили. Поверили, что наши совсем близко. Бегали вокруг бабушки, обнимали её, кричали:
- Жить! Мы будем жить!
И бабушка впервые за всю войну плакала вместе с нами.
***
Бабушка нас, конечно, всех спасла. Вытащила, выучила. Без неё мы ещё там, в Дзержинске все погибли бы. А сейчас Борис - профессор, я - кандидат медицинских наук. Маму с тётей мы перезахоронили на кладбище деревни Свинка, на родине деда.
Приезжаем к ним часто. Сидим над могилами, молчим.
У меня сейчас внуки старше, чем мама тогда была. Надеюсь, она хоть откуда-то нас видит.
Добрый день, уважаемые читатели. Как я и обещал, в начале мая стартовал проект нового сборника по воспоминаниям детей и подростков с оккупированных территорий "Война за нашими окнами". Книга - продолжение сборника "Война девочки Саши".
В проекте так же можно будет заказать и первую книгу.
Мои соавторы по данному сборнику - Богдана Потехина и Борис Денисюк.
Проект продлится 40 дней. Буду рад всем участникам.
Ссылка на проект