с удовольствием выделяется запятыми или нет

Адоньева С. Б. Материнство: мифология и социальный институт

Любовь никогда не перестает,

хотя и пророчества прекратятся,

и языки умолкнут,

и знание упразднится.

Ап.Павел. Коринф.1.13.

В предисловии к русскому изданию книги Бодрийара «Америка» (СПб., 2000) Б.В.Марков, в частности, пишет: «Люди перестали считать секс и политику главными проблемами, освободились от "зова пола", от власти идей и тирании вождей. Они лишились как полового, так и государственного инстинкта. Родина, мать, жена, дети - все это перестало быть чем-то, что раньше люди берегли и защищали преданно и безрассудно».

Откуда пафос в последних словах этого отрывка? Что из перечисленного автором - родина, мать, жена и дети - относится к государственному, и что - к половому инстинкту?

Обратим внимание на то, что названые чувства квалифицированы как инстинкты, то есть то, что не воспитывается, а получено генетически.

24 ноября 2006 года, в субботу, редкий день, когда можно поспать подольше, мой десятилетний сын лишил меня сладкого утреннего сна громким радостным криком: «Вставай, сегодня - день матери!» Оказалось, что в школе пропагандисты «Единой России» рассказали о празднике матерей и выдали детям голубые шарики с соответствующим поздравлением. По этой причине он не завтракал неделю, копил деньги мне на подарок по этому случаю. И естественно, когда столь важный день настал, не смог утерпеть. Моему возмущению не было предела. Почему какая-то политическая организация считает себя вправе вмешиваться в мою семейную жизнь и выражать мне благодарность за мои действия, к которым она никакого отношения не имеет? Она - кто? Благодарный отец? Или она - государство, которое решило, что я произвела и воспитываю своих детей для него? Почему политическая организация использует для своего пиара моих наивных и доверчивых детей? Справившись со своим негодованием и поблагодарив ни в чем не повинного ребенка за подарок, я решила поинтересоваться, что же это за праздник. День матери учрежден приказом Президента России 30 января 1997 года:

«В России выделять День матери стали сравнительно недавно. Хотя по сути это - праздник вечности: из поколения в поколение для каждого мама - главный человек. Становясь матерью, женщина открывает в себе лучшие качества: доброту, заботливость, любовь» (газета «Резонанс», г.Югра, 28.11.98)

«Приятно сознавать, что государство официально признает высокое значение материнства. Первый раз отмечали День матери России в 1997 году. Мама! Слово это особое, оно рождается вместе с нами, сопровождает нас в годы взросления и зрелости. Мать нужна детям, ведь в них продолжается наша жизнь, поэтому материнская любовь безгранична. У мамы доброе сердце, ласковые руки дарят миру самое дорогое, что есть на земле - это дети (сайт псковской областной библиотеки, 26.11.06)

В этих текстах представлен целый ряд тезисов, одни из которых фиксируют определенные культурные императивы, другие являются пустыми риторическими фигурами.

Культурные императивы:

Лучшие качества женщины - доброта, заботливость и любовь.

Как получен этот рейтинг?

Материнство - условие открытия лучшего в женщине. Бездетные хуже по определению?

Главный человек для каждого <человека> - мать. А отец, а друг, а жена/муж, а дети? А наставник, наконец?

Пустая речь:

День матери - праздник вечности. - ?

Ласковые руки <матери> дарят миру детей. - ?

Мать нужна детям, ведь в них продолжается наша жизнь.- ?

Материнская любовь безгранична. - ?

Перед нами - тексты-внушения. Их гипнотическое воздействие обеспечивается сочетанием бессмысленных фрагментов речи и установочных высказываний. Последние - установочные высказывания - обнаруживают существующие в обществе культурные императивы. Социологическим аргументом в доказательство их существования могут служить данные, приведенные Ольгой Здравомысловой [1]:

«Желание иметь детей не всегда связывается с созданием семьи. Так, 41% шведов и 40% финнов полагали, что «ребенку не обязательно иметь обоих родителей». В России 53% опрошенных высказали позитивное отношение к образу жизни матери-одиночки (больше, чем в среднем по всем странам, где этот показатель составляет 44%). В некоторых европейских странах упала значимость наличия детей в семье, хотя для большинства людей она остается по-прежнему высокой. В России… чаще, чем в других европейских странах, встречается мнение, что жизнь женщины полноценна только тогда, когда у нее есть дети. Так считают 83% опрошенных россиян. (Для сравнения: в Голландии эту идею поддерживают лишь 7% респондентов.)»

Статистика социологических опросов, как мы видим, показывает, что мать в России, действительно, - главный человек, а также и то, что материнство - условие полноценности. Важно отметить и то, что и тексты и опросы выявляют специфическую российскую ситуацию.

Попробуем разобраться в этой политически, социально и эмоционально накаленной теме. Какую форму отношений внутри семьи создает (или воссоздает) и транслирует последнее советское и первое постсоветское поколение? В частности - в чем состоит традиция, и какова новация в области отношений матери, отца и ребенка?

Относительно крестьянской традиции мы знаем достаточно много. Собирая в русских деревнях фольклор, мы записывали, естественно, и его контекст. И поэтому, узнавая о заговорах, которые должны были защищать младенца от порчи и болезней, мы многое узнавали и о том, как строились отношения в крестьянской семье по поводу и вокруг детей. Так известно, что молодая мать посвящалась в магическое знание, направленное на защиту ребенка, по потребности - она участвовала в магических действиях, целью которых было здоровье ребенка. Организатором таких актов была старшая женщина - свекровь, повитуха (старуха, которая «вела» роды). Вместе с тем уход за младенцами был в равной степени делом матери и бабки-большухи (свекрови). Ответственность за благополучие и здоровье детей семьи брала на себя старшая. Молодые матери брали с собой грудничков на полевые работы. В остальных случаях - оставляли детей на свекровь. Обязанность молодых матерей - подчинение мужу, большаку (отцу мужа) и большухе. Ответственность за пестование, воспитание и здоровье детей - на хозяевах (отце и матери мужа). Приведу несколько рассказов, записанных от деревенских женщин старшего поколения:

«Как я вышла замуж? Мы шли из Шубача с праздника Обульской божьей матери. Гуляли столько годов. Замуж вышла, пришла к свекровке жить, она меня хорошо приняла. Я была бедная, он бедный. У него рука правая не отгибалась, с войны пришел. Я ее на «ты» называла. Ребята стали подрастать, купили домик. Потом муж перевел бороны в большие хоромы. /Умер?/ Совсем молодой. Я четырех во хлеву родила, со скотиной. Некогда. /А послед, пуповина?/ Мама у меня была, <мамой рассказчица называет свекровь> я лежу во хлеве, да принесу. Мама блины пекет. «Мама! Возьми ребенка» - «Господи,благослови ребенка, Надька». На печку кинет». (Вологодская обл., 2001 г., женщина 79 лет).

В случае болезни ребенка в магическом лечении участвуют двое - мать и «матка», свекровь. Свекровь находится в доме, мать с младенцем на руках «на вечерней заре по окнам с ним ходит. «Первая заря Марья (подходя к первому окну), вторая заря Дарья (у второго), третья заря Пеладья (у третьего), не смейся, не галься над моим дитем. А смейся и галься на дне речном…»

От свекровей женщины учились лечебным навыкам:

«От вывиха, дак ко мне уж ходят. Сколько народу уж приходило, спасла. Нога либо рука - вывих. <...> Ну, у меня свекровушка умела править, и я все смотрела, как она

правит. Там, к ей ходили тожо, править. Ну, он править... А потом уж мне, этот, гораздо, вот такие слова надо дать, дак. Дак вот слова, от шшемоты, чтоб не шшемило... Вот... Колотье, шшемота, иди в темные леса, в темное болото, в темный лес, на зеленый мох, на белую березу, на гнилую колоду, там боли и шшеми, а у такой - то не боли. Вот и все. Более ничего, ничего не сказывают - то. Вот покрешшу и шшемота уходит и нога, там, поправляется».(Вологодская обл.2002, женщина 67 лет).

Восхождение женщины в «матерую» позицию, это называлось «встать на большину», происходило, когда свекровь переставала справляться с кухней, скотом и хозяйством. Вставали на большину лет в сорок пять, а то и позже. Раньше это могло произойти в том случае, когда семья выделялась и обзаводилась отдельным домом и хозяйством. Но и в этом случае невестка обращалась в первую очередь к свекрови в случае болезни детей, проблем со скотом, или собственном нездоровье. А также и в том случае, если была беременна. Роды принимала сама свекровь или же, если она была еще молода («плодна»), приглашала сведущую старушку.

Воспоминания, выносимые из детства русских детей - «материнские» руки - в действительности были руками бабушки и прабабушки. Руки собственной матери становятся таковыми - лечащими, баюкающими и успокаивающими тогда, когда дети вырастают, они баюкают внуков, а не детей. Проще говоря - «руки матери», это руки большухи, старшей женщины. «Матушки» русского фольклора - это матери взрослых дочерей и сыновей.

Класс матерей-большух, женщин-хозяек, матерей взрослых детей - главная воспитывающая и контролирующая сила деревни. Старухи (матери матерей, сложившие с себя «большину»), сидя по завалинкам - приглядывают, докладывают матерям, а те карают своих чад или обращаются с требованием кары к соседкам-большухам. Объект их контроля - дети, парни, девушки и молодые женщины. Если встает вопрос о неправильном поведении мужика (женатого мужчины), большухи обращаются к его отцу или к старшему мужскому сообществу через своего мужа-большака. В любом случае, надзор - функция старших матерей.

Такой, общественно-материнский, механизм контроля по сегодняшний день сохраняется в деревнях. Он доминировал в «дворовой» культуре советских городов, постепенно заполнявшихся выходцами из деревни. Один из наиболее ярких фактов сохранения традиционных возрастных иерархий в советскую эпоху - «тетеньки» и «дяденьки» детского словаря. Тети и дяди - не родня, но все старшие мужчины и женщины, с которыми ребенок взаимодействует, за исключением тех, чья властная по отношению к детям позиция закреплена институционально - учитель, воспитатель, врач, милиционер. Такому обращению обучали старшие: «Сходи к тете Люсе» - соседке, - «отнеси крышки для банок». - «Тетя Люся, меня мама послала…» Примеры бесконечной детской путаницы, определенной двойным стандартом иерархий - государственных и возрастных - известны каждому: «дяденька милиционер», «тётенька доктор».

«Мы с приятелями дворовыми играли на кладбище. По одной простой причине: там дорожки всегда были просыпаны песком. А больше никакого песка в округе не было. Мы сидели в сторонке на маленькой аллейке и какие-то песчаные города строили. И пришла тетенька в возрасте и нас отругала: "как же можно здесь играть". Это очень запомнилось, произвело громадное впечатление. И я помню, что потом мы даже каких-то детей других гоняли. Это было священное место».

Это - отрывок из интервью, которое было записано в 2001 году от тридцатилетней жительницы Петербурга. Рассказывая о своем детстве, она переключилась на детский язык, в котором «тетеньки» и «дяденьки» - любые взрослые вне зависимости от родства.

Советские поколения сохраняют в своем быту традиционные формы отношений: старшие женщины могут и имеют право поучать и наставлять любых детей (не только собственных внуков). Пенсионерки на лавке, которым подконтрольно все пространство городского двора, хорошо известны нам как по собственному детству, так и по фильмам 50-70 годов.

Чего нет в традиционных крестьянских преставлениях о материнстве и детстве, так это представления об особой ценности, «святости» материнства и особой ценности детей. Бездетность - показатель неблагополучия семьи, возможной порчи. Плодовитость обеспечивала увеличение земельного надела семьи (надел в царской России выделялся на мужскую душу), а также возможность выделения семьи в отдельное хозяйство. Смерть младенцев переживалась как горе, но не как трагедия. [2] Беременность и материнство, акт рождения, переживались как особое, опасное в смысле особого контакта с потусторонним миром, состояние, но не как «святое». Роженица нуждалась в защите и попечении: сроки родов скрывались от посторонних, родившую не оставляли одну. Младенца и молодую мать старались не выводить на люди как можно долго и т.д. О святости, особой благодатности материнства как применительно к деторождению, так и применительно к воспитанию детей не упоминает ни один из известных мне источников русской традиционной культуры. Скорее можно говорить об особой мистической ответственности матери за своих детей: «материнская молитва со дна моря достанет», материнское проклятие неизбежно влечет беду, оно - самое сильное.

В контексте христианской традиции чадородие и чадолюбие - естественное человеческое свойство, святость женщин - в предпочтении Боголюбия чадолюбию [3].

Тем не менее, рождение и воспитание детей - практика, определяемая биологической природой человека. Эта практика - базовая, она связана с существованием популяции как таковой. Это дает основание предположить, что организующие ее социальные институты принадлежат к корневым механизмам воспроизводства культуры. И, естественно, они тесно связаны с другими основополагающими социальными институтами общества, посредством которых осуществляется межпоколенческая трансляция отношений и смыслов.

Этот вопрос может быть поставлен и в ином ключе, требующем уже не социальных, а мифологических (или идеологических) определений:

Что происходит с человеком, когда он входит в мир?

Что происходит с человеком, когда он становится воротами, через которые другой человек входит в мир?

И, наконец, что происходит с человеком, когда в его мир прибывают люди, происходящие от семени его?

Приведу в качестве примера такой постановки вопроса отрывок из интервью с М.Эпштейном по поводу русского издания его книги «Отцовство». В этом отрывке отчетливо наблюдается различие позиций спрашивающего и отвечающего. Интервьюер апеллирует к культурным заготовкам («дети продолжают жизнь отцов»), в то время как автор книги описывает индивидуальный опыт:

«это дневник отношений отца с еще не родившимся ребенком и затем - с новорожденной дочерью, притча об отношениях творца и творения, о трагедии отчуждения. Завершается книга моментом, когда дочь сказала первое слово, и ей перешло присвоенное мной в период ее молчания право на самовыражение. Работая над этой книгой, я учился любить других, по-новому понял взаимоотношения между людьми. Мне кажется, суть заповеди "люби ближнего твоего, как самого себя" означает: полюби ближнего, как отец любит свое дитя. Я учился различать, какими окружающие меня люди были в детстве - а люди, в сущности, так и остаются детьми. Учился понимать и прощать.

- У вас четверо детей, причем трое мальчиков - вы видите в них продолжение самого себя, реализацию своих несбывшихся надежд?

- Когда жена была беременна первым ребенком, мы ждали мальчика. Представляли его худым, одухотворенным, с большими грустными глазами. А родилась упитанная веселая девочка. Это был знак: нельзя вкладывать в ребенка свои представления о должном. Мы даруем детям телесное бытие, а они нам - принадлежность бессмертному роду. Рождая, мы обрекаем их на смерть, а они нам дают продление, жизнь. Дочь воплощает то прошлое твоей жены, которое тебе не принадлежит - ее детство, и любовь отца к дочери как бы замыкает любовный цикл. Поэтика "дочернего" представляется мне частью культа Прекрасной дамы, и ему в мировой культуре принадлежит будущее».

Осмысление акта рождения требует определенного сюжета, причем, как мы видим, для участников акта рождения это могут быть разные сюжеты. Но они непременно должны быть. Наличие сюжета есть условие для осмысления собственного опыта. Он необходим, чтобы участники посвятительного ритуала, коим в социальном плане является событие рождения, поменяли свой статус: плод стал человеком, женщина - матерью, а мужчина - отцом. Для института советского брака такие стереотипные сюжеты назвать легко: они жили долго и счастливо и периоды их жизни отмерялись хрусталями, серебром и золотом юбилейных свадеб, она/он нашла/нашел свою половину и т.д. Такого же рода сюжеты, позволяющие превращать отцовский, материнский, дочерний, сыновний опыт в биографию, в прошлое, я и стала искать. Одним из первых открытий на этом пути стало то, что императив беззаветной материнской любви, воспринимаемый массовым сознанием как абсолютная, «непреходящая» ценность, в действительности - очень новый: он - продукт советской эпохи.

Риторика материнского совершенства, абсолютности материнской любви вошла в речевой багаж советского дошкольника и школьника и запечатлелась там на всю жизнь.

Песенка в мультфильме про слоненка-мамонтёнка, преодолевающего немыслимые преграды, в поисках «единственной мамы на свете», спетая в 70-х Румянцевой, вызывает неизменное умиление. Песню «Пусть всегда будет солнце» А.Островского (стихи Льва Ошанина), а именно - волшебные слова «пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я» - знают все.

Мифология материнства разрабатывалась постепенно, официальными и неофициальными, письменными и устными текстами, высоким искусством и искусством массовым. «Мать» Максима Горького изучалась советскими школьниками с 1919 года. Мать Павла, в которой биологическое кровное материнство переродилось в духовную связь, мать, которая разделила жертву сына ради новых отношений, эту мать знают все советские поколения [5]. Родина-мать - в виде монументов и плакатов, образ матери в живописи Сергея Герасимова, Александра Дейнеки и Федора Антонова [6], мать Ульянова в портретах и школьных учебниках по истории, и т.д. и т.п.: - варианты одного мифологического образца, общий in-put школьного образования 60-80 годов.

Идеология материнства была официально задокументирована в Законе об охране материнства и детства. Мифология материнства административно воплощена в привокзальных комнатах «матери и ребенка». В литературной традиции культурный императив материнства реализуется в сюжете любви матери к сыну и сына к матери. Тема святой материнской любви именно к сыну оказывается сквозной для текстов самого разного рода - литературных, политических, блатных, фольклорных и проч. Пример литературного регистра:

Как ступлю на порог,

Не поняв, не решив:

Ты мой сын или Бог?

То есть мертв или жив?

Он говорит в ответ:

Мертвый или живой,

Разницы, жено, нет.

Сын или Бог, я твой.

И.Бродский. Натюрморт(10), 1971)

Пример фольклорного регистра:

На пороге встретишь ты, родная,

С белою седою головой,

и платочком слезы утирая, дорогая мама,

Скажешь: "Сын, вернулся ты домой".

( Уличные песни / Сост.А.Добряков. М.1997.С.100)

Увяли розы, умчались грезы,

И над землею день угрюмый встает.

Проходят годы, но нет исходу

И мать-старушка слезы горькие льет.

(Там же, С.332)

Тема, заданная фразеологизмом «родная мать не узнает», многократно разрабатывалась в советской литературе и публицистике. Каждый советский школьник помнит это по рассказу А.Н.Толстого "Русский характер", впервые опубликованному в газете "Красная звезда" 7 мая 1944 г. и в 1951 г. включенному в школьную программу по литературе. Только мать узнаёт сына в изуродованном ранением человеке, остановившемся в доме. Отношения сына и матери - из редких, не образующих конфликта в современных балладных сюжетах, основными темами которых служат конфликты, разрушающие «приватные» человеческие связи [7].

Общественная практика, разрабатывающая миф о святом материнстве и конструирующая на его основе конкретные стереотипы поведения, формировала необходимые для этой цели социальные институты: детские ясли (название учреждения дает однозначную сноску на евангельский источник!), детские сады. К таковым можно отнести женские консультации, работавшие в тесном сотрудничестве с другими формами контроля - милицией и отделами кадров, родильные дома - государственные учреждения опеки (надзора) за процессом посвящения в материнство.

Посвятительная задача институтов родовспоможения - женских консультаций и родильных домов - состояла в том, чтобы привести «лиминальную персону» (предварительно разрушив усвоенный ею прежде набор поведенческих стереотипов) к соответствию с образцом. Решение этой задачи осуществлялось посредством определенных, типичных для многих культур, ритуальных акций: лишение имущества и статусных символов. Принудительное изъятие всех личных вещей при поступлении в родильный дом, мотивированное правилами гигиены, обязательное снятие нательного креста и обручального кольца на момент родов, - эти действия оставались обязательным ритуалом отечественных родильных домов вплоть до начала 90-х годов. К тем же процедурам ритуального унижения можно отнести и облачение в униформу ("казенные" ветхие, не по размеру, белье и халаты), и принудительную наготу - запрет родильницам надевать нижнее белье, фамильярность - обращение к своим пациенткам на "ты" (отличительная черта врачей-гинекологов советских медицинских учреждений), и полную изоляцию, досмотр «передач» и корреспонденции.

Институт родильных домов и женских консультаций советского времени сконструирован по образцу исправительных учреждений. Природа проступка роженицы была непонятной. И тем решительнее она должна была пережить обязывающую мощь происходящего с нею. Зачатие формулировалось как грех, вина, а роды и унижение родильного дома, а как форма наказания за этот грех: «любила кататься - люби и саночки возить», «как трахалась - так не орала» [8]. Родовые муки интерпретировались как наказание за секс, который вменялся роженице в вину акушерами (они же - посвящающие).

Особо страшный женский грех перед советским обществом - внебрачное зачатие. Общественный позор падал на голову матерей, самостоятельно растивших своих детей. И для детей и для матерей в этих обстоятельствах были особые социальные термины - «безотцовщина», «мать-одиночка». Прочерк в графе «отец» метрической карты ребенка был позорным пятном в биографии, поводом для злословия соседей и сотрудников.

Все названное - коллаж представлений о материнстве, наследуемый последним советским поколением, то есть императивы, заданные рожденным в 60-70-е годы.

Социальная машина, посвящающая в материнский миф, была сконструирована из ряда "узлов": литературные и изобразительные тексты, разрабатывающие мифологию материнства, институты родовспоможения, на деле осуществляющие посвятительные ритуалы и фольклор. Ее узлы возникали не сразу, они подвергались модернизации и замене, происходило это в разные годы и по разным причинам. В любом случае, очевидно, что материнский миф и материнский сценарий поколения, рожденного в 60-70-годы, существенно отличался от поколений 40-50-х годов, а тот, в свою очередь - принципиально отличался от установок первых советских поколений.

Различие сценариев жизни, которые использовались советскими матерями разных поколений, в значительной степени определялось идеологическими и социальными изменениями, происходившими в советской истории. Их динамику я и попробую проследить.

«Женщина-работница», первая марксистская брошюра о положении трудящейся женщины в России, была написана Надеждой Крупской в 1899 в Сибири, где она находилась в ссылке вместе с В.И.Лениным. Впервые они была напечатана в типографии «Искры» в 1901 г. в Мюнхене без указания имени автора. В 1905 году - в Петербурге вышло легальное издание книги за подписью Саблиной, и тогда же оно было запрещено. Крупской на ту пору было тридцать лет, матерью она, как известно, не была. Тема возникла из наблюдений над деревенской жизнью, с которой она столкнулась в сибирской деревне (с.Шушенское). Приведу несколько выдержек и этой брошюры:

«Самое большее, если женщина научит сына соблюдать посты и церковные обряды, бояться бога и старших, почитать богатых, научит смирению и терпению… Только вряд ли от этого ее дети станут счастливее и свободнее, станут лучше понимать смысл слов: «все за одного, один за всех», вряд ли будут лучше уметь добиваться справедливости и стоять за правду» [9].

Речь шла, как мы видим о неправильных программах воспитания, которые, по мнению Крупской задавались в традиционной крестьянской семье. Критика была направлена против обучения детей социальной вертикали - подчинению «старшим», «богу», «богатым». Правильные программы - программы коллективизма: борьба за справедливость, девиз - «один за всех - все за одного». Через полвека английский антрополог Виктор Тэрнер назвал такой тип социальной организации «коммунитас». Форма подобных организаций предполагает горизонтальные отношения «товарищей», «учеников», «братьев и сестер», и их полное подчинение «гуру», наставнику, духовному отцу, лидеру, вождю. [10]

В семье, как заметила Крупская, детей учили «терпению и смирению», то есть - иерархии. Крестьянская семья была организована посредством сложной схемы подчинений. Большак, хозяин, старший мужчина в доме отвечал за семью перед миром - крестьянской общиной и государством, хозяйке подчинялись все женщины дома, дети и неженатые мужчины (сыновья), младшее поколение подчинялось старшему.

Отказывая крестьянским матерям в понимании целей и задач воспитания, Крупская определила суть воспитания, каковой она должна стать для нового общественного строя:

«…мы видим, что в большинстве случаев женщина-работница поставлена в полную невозможность разумно воспитывать своих детей. Она совершенно не подготовлена к роли воспитательницы: она не знает, что вредно, что полезно ребенку, не знает чему и как учить его… Как будет поставлено дело воспитания при социалистическом строе? Мы уже говорили, что социалисты хотят общественного воспитания детей. «Эти ужасные социалисты, - восклицает буржуа, - хотят разрушить семью, отнять детей от родителей!»… Когда говорят об общественном воспитании детей, то под этим прежде всего понимают то, что забота о содержании детей будет снята с родителей и что общество обеспечит ребенку не только средства к существованию, но будет заботиться о том, чтобы у него было все, что необходимо для того, чтобы он мог полно и всесторонне развиваться… Уже в настоящее время в западноевропейских странах существуют так называемые «детские сады»… Дети поделены на группы, и каждая группа занята своим делом. В саду дети роют землю, поливают и полют грядки, в кухне чистят овощи, моют посуду, строгают, клеят, шьют, рисуют, поют, читают, играют. Всякая игра, всякое занятие учит чему-нибудь, а главное, ребенок приучается к порядку, к труду, приучается не ссориться с товарищами и уступать им без капризов и слез… Как непохоже это время препровождение в детском саду на то бесцельное скитание из угла в угол, на которое обречены дома дети, с которыми некогда заняться!» [11]

За два десятилетия до октябрьского переворота высказана мысль о необходимости общественного воспитания детей. Очевидно, что автор видел путь к созданию «новых людей» в социализации детей посредством общества равных («товарищей»). В таком обществе, как это видно из слов Крупской, нужно уступать большинству. Эта схема в последствии, в советское время, стала основной формой организации детей, да и взрослых тоже: группа детского сада или яслей и воспитательница, класс - классный руководитель… Общество равных и гуру, наставник, обладающий исключительной властью.

В числе первых социальных преобразований Октября - реорганизация институтов семьи и воспитания, а, следовательно, и иерархической структуры. Новая идеология «общественных» людей находит свое выражение в конкретном социальном строительстве. 18 декабря 1917 года был подписан декрет о гражданском браке, о детях, и о введении книг актов гражданского состояния. Но на ту, начальную, пору советской власти эти институты очень отличались от тех, о которых мы хорошо знаем по собственному опыту. Это проще всего увидеть не по нормативным документам, а по разъяснениям и статьям в периодической печати, которые призваны были увязывать норму с практикой. Одно из наиболее показательных изданий в этом отношении - журнал «Работница», который выходит с 1923 года. В нем растолковывается новое семейное право, о котором мы узнаем много нового и удивительного.

«Законы сохраняют юридическую форму брака в интересах слабейшей стороны - женщины».

«Семейное право начинается с момента зачатия и рождения ребенка».

«Если брак не записан в Отделе записи актов гражданского состояния, то женщине приходится доказывать, а часто со стороны мужчины встречается обман или легкое отношение, что брак, т.е. половые общения, был и что появившегося ребенка должен в свою очередь содержать и отец, а не одна мать». [12]

Закон требует единобрачия (обязательного расторжения старого брака при вступлении в новый), устанавливает брачный возраст для женщины - шестнадцать, для мужчины - восемнадцать лет, запрещает близкородственные браки, значительно сужая границы инцестуального запрета, по сравнению с традицией дореволюционной. Запрещен брак между матерью - сыном, дочерью - отцом, братом и сестрой («полнородственными и не полнородственными»).

Журнал растолковывает практику нового брака:

«Забеременевшая и не состоящая в зарегистрированном браке женщина имеет право заявить во время беременности или после рождения ребенка в отдел ЗАГС по месту своего жительства, указав местожительство отца. Если в течение двухнедельного срока отец не сделает возражений, ребенок записывается как произошедший от названного отца. В случае, если он не признает ребенка, он подает в суд на мать о неправильности ее заявления… Если отец ссылается на то, что мать имела половые отношения с разными мужчинами, даже в случае правильности сообщаемого, суд постановляет привлечь к уплате всех мужчин, бывших в момент зачатия в отношениях с матерью ребенка». [13]

Первого января 1918 года ликвидировано всероссийское попечительство по охране материнства. Все его имущество было передано Отделу охраны материнства и младенчества при наркомате государственного презрения. Первый комиссар государственного призрения - Антонина Коллонтай: «Для того, чтобы женщина-мать могла работать и от этого не страдал бы ребенок - будущий производитель - необходимо поставить трудящуюся женщину в более благоприятные условия, чем она находилась при капитализме, необходимо разгрузить ее от производительного труда по домоводству и воспитанию детей, переложив эти чисто семейные работы на коллектив» [14].

Новая власть централизует управление организациями, которые занимаются материнством и детством: «Все обслуживающие ребенка большие и малые учреждения Комиссариата государственного призрения от воспитательных домов в столицах до скромных деревенских яслей, все они со дня опубликования данного декрета сливаются в одну государственную организацию и передаются в ведение Отдела охраны материнства и младенчества, чтобы составить неразрывную цепь с учреждениями, обслуживающими женщину в период беременности и кормления грудью» [15].

Попечительские организации царской России занимались помощью, советская власть - берет под полный контроль. Вопрос воспроизводства людских ресурсов становится государственным делом. Именно на этой практической закваске всходят советские социальные пироги: педиатрия, как отельное направление науки, образования и социальной практики, система женских консультаций и родильных домов как способ государственного надзора за производительницами, педология и педагогика как отдельные специальности. Взращивать и воспитывать новых людей должны новые специалисты. За это отвечает государство: «Не ограничиваясь формальным равноправием женщин, партия стремится освободить их от материальных тягот устарелого домашнего хозяйства путем замены его домами-коммунами, общественными столовыми, центральными прачечными, яслями и т.п.» [16].

Из младенческого и раннего детского жизненного опыта поколений советских горожан постепенно изымаются те самые «материнские руки», о которых будут бесконечно твердить массовые тексты. «Материнские» руки пестующих младенцев бабушек заменяются твердыми и ответственными руками специалистов.

Можно заметить, что риторика святого материнства нарастает в обратной пропорции к материнской практике.

Огосударствление детей происходит постепенно. В 20-е годы изъятие родильниц из семьи, проживание их в отдельном доме, а внутри него - отдельно от детей, мотивируется гигиеническими соображениями. Ниже - одно из описаний Дома матери и ребенка 1924 года: «первое отделение - плач, чахлые дети - подкидыши, которые привыкают к искусственному кормлению. Второе отделение - дети, вскармливаемые на молоке матери: веселые, здоровые, чистенькие. Третье отделение: кормящие матери: матери совершенно отдельно от детей, они читают газеты, книги, гуляют. «Ну, разве мы дома сумеем так воспитать детей, вести такую чистоту?» Внизу помещаются дети от года до четырех лет, тоже все здоровые и веселые». [17]

Функция матерей - грудное вскармливание, которое обеспечивает здоровое потомство. Родильные дома, ясли, сады - фабрики по производству новых людей. Рождение - физиологический акт, взращивание - акт производственный, воспитание - акт идеологический. Кормящих матерей одевают в косынки и халаты, так же как и работниц на производстве. Они производят кормление по расписанию, а между ними заняты важным делом - повышают свой культурный и политический уровень, занимаются гигиеной и вырабатывают необходимый для своей работы продукт - молоко.

Приведу два отрывка из периодики того времени, представляющие особый «колорит» эпохи: статья в журнале «Работница» (№ 1 <13>, январь 1924, с.10) озаглавлена

«Великий Октябрь и маленький октябрь»:

«Вот как прошла годовщина Великого Октября в стенах дома «Грудного ребенка». В тот день у работниц был семейный праздник - «крестины» их ребенка, ребенка кормилицы дома. … Как же назвать ребенка? Мать в недоумении - радость обстановки ее совсем смутила.

- Назвать в честь великого Октября. - вносится предложение. Мать соглашается, и море рук под звуки Интернационала нарекает малыша Пекарской Октябрем. Отныне дитя Пекарской - дитя всех служащих Дома грудного ребенка. День празднования первых крестин среди членов союза Всемедикосантруд - день спайки между его членами.…Кто же та самая героиня, решившаяся отказаться от старых дедовских обрядов? Сама Пекарская - дитя деревни, дитя сохи Украины. Уже 10 лет она работает по найму…»

А вот еще одно описание нового обряда («Работница», № 2, январь 1924, с.15. «Первые октябрины»):

«Шумно в клубе сотрудников Центрального Комитета Росс. Ком. Партии… Еще бы! Сегодня их праздник - одна из членов КСМ тов.Смородинова вводит в общество своего новорожденного сына. Она с ребенком на руках сидит в президиуме настоящего собрания, а рядом восприемники ее малыша: мать - делегатка от работниц тов. Валиева и отец -секретарь ячейки РКП тов.Поскребышев.

Что значит «октябрины»? Это значит, что у колыбели младенца стоит не церковь, а те, которые указали, что есть путь к лучшему на земле, а не на небе, как говорили попы и учила церковь. Младенца при вступлении его в новую жизнь встречают не попы, а борцы, которые говорят ему «борись». Во имя земного царства вступили мы в бой в октябре. Кто знает, может быть, этому ребенку суждено войти в это царство?

…Ответное слово отца ребенка… Пионеры выставляют почетный караул в честь новорожденного… Ячейка постановила дать имя ребенку тов.Смородиновой в честь коммунистического интернационала молодежи - Ким…»

В материнском дискурсе 20- годов полностью отсутствует тема любви. Коллонтай писала о крылатом и бескрылом эросе. Любовь индивидуальная, лежащая в основе «парного брака», направленная на одного или одну, требует огромной затраты душевной энергии. Между тем строитель новой жизни, рабочий класс заинтересован в том, чтобы экономно расходовать не только свои материальные богатства, но и сберегать душевно-духовную энергию каждого для общих задач коллектива». [18]

Персональная привязанность - проявление индивидуализма. Дети важны для матерей постольку, поскольку они важны для коллектива (государства). В родильных, или детских, как их называли в начале 20-х, домах кормящие матери кормят не только своих детей. Младенцы нуждаются в грудном молоке, но это не обязательно молоко собственной матери. Из рассказа «О подкидыше» (Работница, 1924, № 22(32), с.31): «Сестра привела одну из матерей-кормилиц. - Вот, тов.Степанова, ваш второй сын. Око за око, зуб за зуб. Республика о вас заботится, вам отдых после родов дает, а вы ей лишнего гражданина вырастить помогите».

В дореволюционном городе младенческим попечением занимались церковь (крещение, акт рождения фиксируется именно в церковно-приходской книге), акушер и нянька/кормилица, посредством которой привлекался традиционный опыт. После революции к колыбели приставлены две инстанции, обе - государственные: медики и отделы записей актов гражданского состояния. Предшествующий традиционный «обычный» опыт материнства новое государство отрицает полностью. Невежественные матери не могут знать, как правильно растить своих детей, для правильного материнства нужны не матери, а специалисты. И эти специалисты - медики. Материнство и младенчество становится областью клиники.

Идея медицинского просвещения - одна из главных в развитии института патронажа, который вводится в советскую социальную практику в это время:

«Идея санитарно-просветительского патронажа при консультации заключается в том, чтобы научить мать практически у нея на дому правилам гигиены и питания грудного ребенка» [19]. Автор статьи описал методику работы консультации и патронажа при Отделе Охраны материнства и младенчества Наркомздрава и привел статистику за 1923-1926 гг.

«Свои занятия с матерями сестры вели по отработанной мною для них схеме, рассчитанной в среднем на 4-6 посещений, причем сестрам вменялось в обязанность не только показать матери практически все правила ухода и кормления, но заставить ее все проделать при себе… При снятии матерей с детьми с патронажа мы классифицировали их, руководствуясь следующими данными: успешные, т.е. те, которые усвоили все правила ухода и кормления; их было 61,8%; не вполне успешные - это те, у которых отмечается какой-нибудь дефект в уходе или кормлении (напр. все хорошо в кормлении, но свивают, или качают, или не гуляют); их было 14,8%; и безуспешные - те, которые совершенно не поддавались влиянию санитарно-просветительского патронажа вследствие разных причин, т.е. - тяжелых материальных и жилищных условий, некультурности матери, влияния бабушек и родственников…» [20]

Я лично столкнулась с институтом патронажа в начале 90-х. На фоне общего социального нестроения того времени, четко и сложно организованные действия, направленные государством в лице поликлинической патронажной сестры на мою персону, воспринимались как странный анахронизм. Государство, вторгаясь без временных согласований в твое жилище, строго и безапелляционно вопрошало: сколько комнат у тебя, сколько окон, где ты работаешь и сколько ты зарабатываешь, с кем ты живешь и каковы ваши отношения, как поставлена мебель в твоем доме, какое у тебя настроение и т.д. и т.п. Все вопросы протоколировались в стандартных формулярах.

Обезоруживала готовность советских бабушек ввериться медицинскому авторитету в деле ухода за младенцем. Авторитет государства в деле материнства для них был непререкаемым. Миллионные тиражи книги доктора Спока того времени, с его доверием к материнской интуиции - реакция молодых матерей, растерявшихся перед фактом одобряемого старшими женщинами вторжения государства в столь интимную сферу отношений и чувств. Формат государственного авторитаризма в деле материнства был заложен в советском институте здравоохранения.

Патронажные сестры, как это следует из инструктажа двадцатых годов, должны были учить матерей:

проветривать комнату,

соблюдать чистоту в отношении комнаты, постели и белья ребенка,

переносить постель ребенка к свету,

организовывать отдельную постель для ребенка («вместо того, чтобы спать с матерью, в люльке, в корзине и пр.»),

запрещать свивать младенца,

купать и подмывать,

выносить детей гулять,

не пользоваться пустышкой.

Описание текущей практики патронажа (за 1926 год) [21] позволяет увидеть тот быт, на модернизацию которого были направлены усилия советской власти. Так например, рассматривалась работа патронажа в одном московском районе - Зарядье. Приведена краткая справка - в районе 72 дома, восемь переулков, «баня только еврейская - для исполнения ритуала».

«При посещении семьи поражает прежде всего люлька над кроватью матери - в темном углу… Беспорядочное кормление грудью; несколько раз приходилось наталкиваться на жевку; прикармливание Нестле с самого раннего возраста, неизвестно в каком разведении.. Свивальник - обязательная часть туалета ребенка; атласное стеганое одеяло для улицы - и отсутствие пеленок надлежащего размера. Откусывание ногтей, боязнь до года остригать волосы, укутывание, пассивность перед молочницей, себореей, срыгиванием, - как проявлением «цвета».35,3% посещаемых семей - малограмотны и неграмотны. Характерным в районе является сезонность работы: в сезонное время (с 1 августа по январь) в домах удручающая картина: в набитую до отказа квартиру вселяется масса людей. Грудные дети часто являются временным элементом, потому что связь жителей с деревней большая. Из деревни к мужьям переезжают на время жены с грудными детьми».

Главная цель институтов материнства и младенчества (позже - институтов педиатрии): воспитание правильных матерей-производительниц и государственный контроль за воспроизводством, с учетом всех передовых технологий. И хотя идеологи нового социалистического быта отмечали экономическую невозможность на текущем, «начальном» этапе обобществить советских детей, в планах советской страны стоит именно эта задача. Приведу рассуждения Луначарского по этому вопросу, с которым он вступил в 1926 году:

«При социалистическом строе мы можем сказать: обществу безразлично, как вы любите друг друга, - любите, как вам хочется, а дети, которые от этого родятся, будут обеспечены самим обществом. Вот в чем особенность социалистического строя, вот что он сможет сказать нам. Не важно, как ведут себя отцы и матери. Родился ребенок, - общество его берет, те, у кого родительских чувств нет, могут о нем и не заботиться. Но мы сейчас не можем так сказать. Мы не можем сказать: граждане и гражданки, сходитесь, размножайтесь, мы о ваших детях позаботимся. Не можем. Мы в этом году 46 миллионов,- значительную часть нашего бюджета по РСФСР, чрезвычайно отягощающую и отражающуюся на всем деле народного образования, - тратим на содержание государственных сирот. Наши детские дома и сейчас экономически и педагогически неудовлетворительны, - a y нас сотни тысяч детей, столько же, сколько мы приютили, бегают еще по улицам в качестве беспризорных полуживотных, и мы не можем, мы не имеем средств их поймать, приручить и сделать их нормальными государственными детьми. Можем ли мы при этих условиях говорить: плодитесь и множьтесь, мы позаботимся о детях?- Не можем» [23].

Итак, в конце двадцатых советское государство пока не может, но - хочет в будущем - взять на себя роль воспитателя детей, оставив физическим родителям лишь функцию их производства.

Очень показательны в этом отношении росписи фойе Института охраны материнства и младенчества в Москве, сделанные В.А.Фаворским в 1933 году: женщина в рабочем халате (мать?) отпускает из рук шагающего ребенка, передавая его женщине в медицинском халате, женщина-медик взвешивает ребенка, другая - измеряет его рост. У всех - сосредоточенные и сдержанные лица: люди на работе.

Очевидно, что лозунг «Пусть всегда будет мама!» в этом идеологическом контексте был совершенно не уместен.

Отношение к семье и материнству в корне меняется в тридцатые годы. Первая глава книги «Советская женщина -счастливая мать» - «Сталинская забота о матери и ребенке» предварена эпиграфом, о котором можно сказать только одно - нарочно не придумаешь:

«Ни в одной стране в мире женщина не пользуется таким полным равноправием во всех областях политической, общественной жизни и в семейном быту, как в СССР». (Из декрета о запрещении абортов). [24]

«Сейчас нет почвы для ограничения деторождения. - Отмечает Юшкова. - Мы не имеем права больше калечить женский организм и лишать государство будущих советских богатырей. Мы не имеем права отнимать у женщины великое, святое чувство материнства» [25].

Именно с этого времени слово «святость» активно включается в официальный дискурс материнства. И тогда же активизируется контроль за женской сексуальностью: Реформа школьного образования, осуществленная в военном 1943 году, предусматривала раздельное обучение мальчиков и девочек. Собственно, с какой еще целью, как не с целью контроля над подростковой сексуальностью? Как отмечали многие исследователи, святая материнская любовь этой поры нужна была для производства «богатырей». Богатыри, рожденные в 1937 году, попавшие под запрет аборта, унаследуют как сыновнюю любовь-долг к «святой матери», так и социальное унижение безотцовщины, с погибшими, сидящими или отсутствующими в метриках отцами.

«Вот в вашем опросе я слышал, в заставке, что одна из женщин на улице высказала мысль о том, что мать-одиночка - это чуть ли не героиня нашего времени и прочее. А как вот этот героизм, как вы считаете, выглядит со стороны ребенка, особенно сына, который вынужден все свое детство и юность жить в неполной семье? И как он потом по жизни пойдет? Я, например, свое детство вспоминаю, я тоже был безотцовщиной, и у меня эта рана живет всю жизнь со мной. И особенно в мужских компаниях вот это отсутствие влияния отца в детстве сказывается даже уже в таком возрасте (Мать-одиночка. Радио «Свобода» Программа Татьяны Ткачук. Звонок радиослушателя)

М.Эпштейн предложил в качестве ключа к мифологии советской цивилизации миф об Эдипе. Философская основа марксистско-ленинского мировоззрения - материализм. В свою очередь, мифологическая основа материализма - культ матери-природы, почитание материнского начала бытия. «Материализм исходит из давнего и задушевного убеждения в правоте природы, в ее материнских правах на человека, в долге человека по отношению к матери-природе… Материя составляет материнское, порождающее, природное начало бытия, тогда как Бог - мужское и отцовское» [26]. Воинствующий атеизм большевиков объектом агрессии имел Отца. Мать (природа) оставалась предметом поклонения и вожделения.Главной книгой нового материалистического мира стал роман Горького «Мать», и это было, по мнению автора, далеко не случайно. … «Это великолепно - мать и сын рядом!..» - заучивали мы со школьных лет, не чувствуя «горькой» подоплеки этих волнующих слов. И писали сочинения о том, как мысли и дела сына переполняют мать, как под влиянием Павла распрямляется ее душа и молодеет тело. Впоследствии Горький приоткрыл секрет своего мировоззрения; как это часто бывает с эротически опасными, «вытесненными» темами - в виде отсылки к другому писателю, природоведу и тайновидцу Земли Михаилу Пришвину, в сочинениях которого он находит и горячо одобряет дух всеобъемлющего инцеста с матерью-природой.«...Это ощущение Земли, как своей плоти, удивительно внятно звучит для меня в книгах Ваших, Муж и Сын великой Матери. Я договорился до кровосмешения? Но ведь это так: рожденный Землею человек оплодотворяет ее своим трудом...» Здесь ясно высказано то, что подсознательно заключено в образе Павла Власова - «мужа и сына великой матери» - и придает этому образу архетипическую глубину. Горький осознает, что «договорился до кровосмешения», но поскольку в 30-е годы это уже архетип целой новой цивилизации, постыдность признания исчезает, наоборот, заменяется гордостью за человека, дерзающего героически оплодотворять собственную мать» [27]

Итак, по наблюдению М.Эпштейна, советский материалистический миф: миф о матери-земле, которою сладострастно «овладевает», совершив отцеубийство, сын.

В пользу предложенной трактовки советского мифа может свидетельствовать иконография материнства в советском монументальном искусстве.

Когда я впервые увидела чудотворную икону «Покрова Пресвятой Богородицы» в Монастыре св.Иоанна Кронштадтского, меня поразила идентичность композиций этой иконы и образа Матери-Родины на Пискаревском кладбище. Икона была написана по благословению о.Иоанна Кронштадтского в начале ХХ века, какое-то время находилась в храме монастыря. Как известно, монастырь оставался закрытым на протяжении многих лет советской власти. Что же касается монументального изображения Матери-родины, то история его появления такова. Пискаревский мемориал сооружался около десяти лет (1949-1960). По первоначальному проекту центром композиции должен был стать обелиск. Проект был изменен, обелиск заменила скульптура, которую создавали В.Исаева и Р.Таурит: «Поиски художественного образа этого величественного изваяния были для В.Исаевой и Р.Таурита сложным творческим процессом. После многих эскизов за четыре месяца до установленного срока они отказались увеличивать до нужных размеров утвержденную модель и в предельно сжатое время создали новую скульптуру» [28].

Случайно проходя мимо, я обнаружила памятную доску, сообщающую о том, что здесь жила скульптор В.Исаева, на доме, находящемся в трех кварталах от монастыря, что навело меня на предположение, что иконографический прообраз был знаком автору, повторившему его в скульптуре.

Но этот памятник - одно из многих изображений Великой Матери, созданных советским монументальным искусством в 50-80-е годы. На мозаике одной из наиболее пышно украшенных станций ленинградского метрополитена - Автово - фронтальное изображение женщины с мальчиком, сидящим у нее на плече: «Миру - мир! Наше дело правое - мы победим!» (Художники - А.К.Соколов и В.А.Воронец, 1955 г.). В композиции «Моя родина» (Московский автовокзал, 1972 г., художник Ю.К.Королев) семья имеет специфический состав: старшая женщина в платке и женщина молодая, с двумя мальчиками. Мозаика «Новая Эра» во внутреннем фойе посольства СССР в Стокгольме (1970 г., художник Мерперт) изображает парящую в воздухе без какой либо опоры женщину, которая держит в ладонях непропорционально маленького по отношению к ее фигуре младенца. На витраже в музее ленинского мемориального центра в Ульяновске (1970 г., художник А.А.Стошкус) изображена колоссальная женская фигура, вскинувшая вверх руки. Она изображена на фоне композиции из множества других людских фигур, в пропорции один к пяти к женскому образу, в том числе - протягивающее к ней руки дитя, композиционно вписанное в ее бедро. Барельеф «Мать» на Лемболовской твердыне (1967 г.) изображает немолодую женщину в платке, рукой прикрывающую младенца. На всех монументальных изображениях того времени матери - вздымают мечи,

снабжают ими воинов,

несут траурные венки,

держат живых или мертвых детей на руках.

Археолог будущего, обнаружив гигантоманию женских изображений древней советской эпохи, сделал бы однозначное заключение. Советские люди поклонялись Великой Матери. Эта богиня войны - она понуждает к ней мужчин и отдает им погребальные почести, а также подающая и охраняющая жизнь детей.

Но что же происходит с реальными матерями, в то время когда общество поклоняется и желает обладать «великой»? Каким жизненным сценарием снабжались они?

Советская практика охраны материнства и детства ликвидировала физическую близость матери и младенца при помощи яслей круглосуточного пребывания: «С 1945 года введено круглосуточное обслуживание детей в яслях и садах (в городах - 40% от общего числа мест, в деревнях - 15 %)» [29].

А вот очень показательный текст из методического пособия для работников дошкольных заведений: «Ясли представляют собой учреждение охраны младенчества и детства открытого типа, лечебно-профилактического, оздоровительного и воспитательного характера, рассчитанное для детей в возрасте от 2 месяцев до 3 лет. В.И.Ленин называл такие учреждения «ростками коммунизма», так как они дают возможность женщине участвовать наравне с мужчиной во всех областях… общественной жизни… В основу организации яслей положен производственный принцип» [30].

Советские институты детства - дворцы пионеров и школьников с вожатыми и кружками, школы и пионерские лагеря с казарменным режимом, детские сады и прочих детские учреждения - отказав матерям в компетенции воспитания собственных детей, освободили их от необходимости принимать решения. Для этого были специалисты. Материнская задача состояла в подчинении компетентным инстанциям.

В традиции русской крестьянской свадьбы молодая жена должна была принять новые правила - безоговорочное подчинение мужу и его родителям:

У свекровушки - не у матушки родной,

У свекровушки - ходи по одной половушке.

Невеста вопрошала замужнюю сестру в причитании:

Уж как я-то да сиротиночка

Не могу умом подумать

Умом-разумом да поведать

Будет как да приступитися

Мне к этому чужим людям?

Уж как я-то, да сиротиночка,

Младым да молодешенька,

Я умом-разумом да глупешенька!

Расскажи-тко, да мила сестрица,

Мине как да приступитися

К удалому да добру молодцу?

Али мине да мила сестрица

Подтечи да быстры реченьки?

Али горой да подкатитися?

Или словами да подкупитися?

Или деньгами да подкупитися?

(Белозерский р-н, Вологодская обл., 1994 г)

Внушаемые невесте в процессе свадебного обряда новые для нее нормы поведения были связаны с ее замужеством. Женщина переходила к новым иерархическим отношениям: выходя из подчинения матери и отцу она, вплоть до собственной «большины», должна была подчиняться старшим в семье мужа и мужу. Сексуальное овладение молодой женой сопровождалось метафорами морального подчинения. Молодая жена снимала сапоги с ног мужа, лежащего на брачной постели, за что награждалась монеткой, лежащей в одном из сапог.

В советской практике женское тело контролировалось государством, посредством принудительной медицины. Провозглашенная и принятая как императив святость материнства делала отпор власти невозможным: не будешь слушаться врачей - убьешь себя и ребенка. Государство контролировало и факт овладения этим телом мужчиной [31]. Второе могло быть скрыто от государства безбрачием, тогда в силу вступала «общественность» и родители, боящиеся общественного осуждения, вопрос общественного контроля над женским телом перемещался в сферу нравственности. В 1961 году на экраны страны вышел фильм «А если это любовь?» [32] Десятиклассник Борис Рамзин написал однокласснице Ксении Завьяловой письмо, которое она случайно потеряла. Письмо попадает в руки другой девочки, потом в руки учительницы. Начинается скандал. Ксения, не сумев найти в себе силы быть выше пересудов и злословия, совершает попытку самоубийства... Фильм вызвал самую полемическую критику в прессе 1962 года. Прокат - 22.6 млн. зрителей.

Отношения между девушкой и парнем, школьниками, публично разбирались учителями, парторгами и директором школы на предмет степени их интимности. И государственный контроль оказывался более гуманным, нежели родительский. Факт совместного прогула школы однозначно толковался разъяренной матерью как утрата девичьей чести, падение, за что мать публично, при большом внимании соседок по двору, обвинила дочь.

Это - один из примеров общественной работы с женским жизненным сценарием. Безграничный материал на эту тему дают школьные сочинения и методические материалы по «Грозе» А.Н.Островского Контроль над женской сексуальностью осуществляется посредством страха стыда. Контроль над материнством использует другой страх - страх смерти, этот рычаг подавления - в руках медицины.

В русской традиционной культуре материнство понималось и как путь к освоению определенного магического знания. В 1984 году в фольклорной экспедиции на Пинеге мои собеседницы (женщины 55 и 80 лет, мать и дочь) в процессе разговора узнав о том, что я замужем, удалили на время моего коллегу и передали мне большое количество заговоров, связанных с магической защитой и лечением младенцев. Мотивировали они свое желание научить меня тем, что я должна быть готова стать матерью. За традиционной эзотерикой материнства стояла определенная магическая сила, получая новую ношу ответственности, мать одновременно наделялась новыми для нее магическими рычагами контроля и власти.

Советская практика материнства, напротив, устраняла какие-либо формы возможного материнского контроля над воспитанием и здоровьем ребенка. Но, ответственность за результаты такого государственного взращивания, тем не менее, была возложена именно на мать. Общество нагружало ее всей мерой вины за мораль и нравственность потомства: «яблоко от яблони недалеко падает», и постоянно заботилось об изменения фокуса зрения матери. На этапе беременности и младенчества этот фокус должен был сместиться в сторону переживания себя как неразумной плоти. Риторику этой общественной опеки над поведением будущей матери показала Т.Б.Щепанская: беременность и материнство меняли статус женщины в сторону лишения ее приватной личностной сферы. «Явление деперсонализации, отчуждения женщины от ее собственного тела весьма характерно для системы родовспоможения. Метафоры "смерти", "безумия", "звериности" поддерживают и обозначают эту деперсонализацию, а тем самым - и статус женщины в системе родовспоможения: статус "пациентки". Система принимает ее только на эту роль - пассивного объекта: "мертвого тела", лишенного собственного разума или, во всяком случае, знания - основания собственной активности и инициативы. Монополия на знание (и, следовательно, действие) принадлежит институту» [33].

Из замечаний Марии Арбатовой, перечислившей императивы «советской» матери:

«все логические попытки ощутить внутри себя живое существо мне не давались. То, что я беременна, то, что это кончится появлением кого-то маленького, и то, что я буду его матерью, я понимала, но по отдельности. Сознание мое не было приспособлено к тому, чтобы эти факты выстроились причинно-следственно. Культура моей страны не готовила меня к этому. "Ты - девочка, будущая мать, и потому не должна", - далее следовал список несправедливых ограничений, шаг в сторону - побег, слышала я с младых ногтей так же часто и с той же степенью недоверия как и то, что воинская обязанность - почетный долг каждого гражданина. "Я мать", - кричала маман, мотивируя любую карательную гадость. Чугунные и каменные матери толпились по городам и весям страны, их прообразы ругались в очередях, жаловались на пьяниц-мужей, охотно подставляли детей под расправу детских садов, больниц, пионерлагерей, школ, и мне совсем не хотелось пополнять их ряды» [34]

Итак, что должна мать:

Она должна была чувствовать вину за неудобство, которое доставляют ее дети всем окружающим: воспитателям в детском саду, соседям за стенкой, врачам в поликлинике, учителям, мужу, который устал после рабочего дня: «Женщина, скажите вашему ребенку, чтоб не бегал/кричал/вертелся/хватал мои руки(врач)» и т.д. В-общем, женщина, наделите его смирением, молчанием и неподвижностью! Но, при этом, «проверьте, чтоб прочитал, выучил, узнал, рассказал, заполнил дневник, пришел вовремя и т.д». В-общем, научите его покорности и исполнительности. Следуйте инструкциям! Иначе, какая вы - мать!

Мать должна была быть солидарной с любой общественной инстанцией, выражающей недовольство ее ребенком, карать по указанию специалистов. Именно и только с этой целью родителей вызывали в школу, желая видеть их лично. В прочих случаях, когда родителям удавалось выполнить все предписания и заработать общественное одобрение, инстанции обходились письменными посланиями (грамотами). В домашних архивах советской поры, вперемешку с поздравительными открытками и фотографиями хранятся детские «грамоты» и «благодарности»: дана такой-то за такое-то место в соревновании по…, школа № выражает благодарность родителям NN за…

Болезнь и неуспех ребенка - вина матери, здоровье и успех - заслуга учителей и коллектива, а также оздоровительных мероприятий.

А еще - матерью быть стыдно, потому что - «не девушка» именно в физиологическом смысле. Супружество - слабое прикрытие совершенного греха, дети - неопровержимое доказательство падения. Именно поэтому, я думаю, прозвучал незабываемый возглас в одном из советско-американских телемостов: «В СССР секса нет!» Секс для советской женщины - постыдная тайна ее замужества. Его надо было скрывать, проживая в общих комнатах с родителями и детьми. Телесная сторона любви была полностью изъята из нормативного языка и переместилась в просторечие и брань. Собственно, все то, что делает русский мат, он делает с женщиной, клеймя ее за сексуальный опыт. Или же - размещает кого угодно в позицию женщины, имеющей сексуальный опыт. И, самое главное, что в этой позиции русский мат располагает именно мать.

На примере мифологии и социальной практики материнства можно увидеть, в какой степени художественные формы связаны с идеологическими установлениями общества/государства. Традиция советского времени, используя в значительной степени арсенал традиционных переходных ритуалов, решительно порвала как с эзотерикой крестьянского родильного обряда, приобщавшего родившую к сообществу матерей и мистике рода, так и с метафизикой появления новой души в традиции православной [35].

В практике советского материнства - дух доставался Великой Матери с мечом или траурным венком в руках, а также матери Природе. За призывом «Люби свой край!» стояли бесконечные поэтические и школьные высказывания о любви к родной природе-матери. Женщинам-матерям оставлялось только «натруженное», использованное тело, а также идея жертвенности. Она должна была соблюсти тело дочери под контролем государства и пожертвовать телом сына, воспитав его защитником Великой Матери.

Современная публичная речь свидетельствует о том, что описанный советский материнский миф актуален до сегодняшнего дня. "Иркутская Торговая газета" выясняла мнение разных специалистов относительно «национального проекта» материнства. Я выделяю озвученные специалистами стереотипы курсивом:

Главный редактор ИРА "Телеинформ" Елена Веселкова, отмечает:

- Конечно, материнство может быть профессией. Растить детей - тяжелое дело, особенно если их несколько…Очень многие хотели бы полностью посвятить себя детям, но не имеют возможности это претворить в жизнь. Вообще, любой человек должен иметь право выбора, а особенно женщины: делать карьеру или воспитывать ребенка.

Главный врач Иркутского диагностического центра Игорь Ушаков:

- С точки зрения физиологии женщина обязана быть матерью. Хотя, если она станет только сидеть дома с детьми, у нее будут ущемлены права и в общественной, и профессиональной деятельности. Мы придем к тому, от чего ушли, - не для того существует демократия, чтобы возвращаться к средневековью. Это в южных республиках женщина воспитывает детей, а мужчина приносит добычу.

Директор cалона красоты Инги Матвеевой Инга Матвеева:

- Быть матерью - это не просто профессия, а призвание.

Руководитель Центра здоровье сберегающих технологий Иркутского государственного технического университета, кандидат медицинских наук Елена Маслова:

- Не разделяю подобную точку зрения. Так всегда был устроен мир, что женщина была матерью. В то же время она должна быть востребована в обществе, занимать активную жизненную позицию. Наоборот, если женщина будет заниматься исключительно детьми, то в каком-то смысле станет ущербной и, как следствие, не сможет полноценно их воспитать.

Я думаю, что со мной согласятся многие советские (да и постсоветские) матери. В максимальной степени собакой Павлова ты чувствуешь себя именно в материнской роли. Природная мощь материнского инстинкта, «зоологическая» часть твоих переживаний. - рычаг, доступ к которому узурпирован властными инстанциями. Материнство - трудное дело, поскольку оно требует личного и постоянного выбора, личной ответственности и осознанности собственных действий: материнство как опыт персональной ответственности, не случившийся в момент рождения ребенка, так и остается не освоенным. Матери-отличницы, взращивая своих детей, пугливо ждут внешних оценок за свое поведение.

Материнские инстинкты направляются условными знаками. Это - лампочки, которые включают и выключают посторонние люди, имеющие свои собственные посторонние цели. У самой матери доступа к этому рычагу управления нет. О том, что недоступность носит не универсальный, но временный и идеологический характер, я и хотела рассказать.

Источник <</span>http://www.folk.ru/Research/adonyeva_motherhood.php?rubr=Research-articles>

Травмы поколений

Статья о том, как воспитывали наших родителей, как воспитывали нас и как сейчас мы воспитываем новое поколение. Очень интересный взгляд на проблемы отцов и детей. А главное, еще раз заставляет задуматься о том КАК мы это делаем, воспитываем, как мы любим своих детей.

Людмила Петрановская, психолог:

Как же она все-таки передается, травма?

Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д., и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии - первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел - постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного - лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее - а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится - на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости - отец живой вернулся. На стене - трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки - семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными - да, вот такая вот звукопись - что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

А вот что пишет о «Страшной бабе» Екатерина Михайлова («Я у себя одна» книжка называется): «Тусклые волосы, сжатый в ниточку рот…, чугунный шаг… Скупая, подозрительная, беспощадная, бесчувственная. Она всегда готова попрекнуть куском или отвесить оплеуху: «Не напасешься на вас, паразитов. Ешь, давай!»…. Ни капли молока не выжать из ее сосцов, вся она сухая и жесткая…» Там еще много очень точного сказано, и если кто не читал эти две книги, то надо обязательно.

Самое страшное в этой патологически измененной женщине - не грубость, и не властность. Самое страшное - любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное - что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное - чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности - не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? «Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!» - это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых - кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

***

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца - ясли, потом пятидневка, все лето - с садом на даче и т . д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой - так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния - все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо - он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова - пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное - когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство «железной» женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский - претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший - с точки зрения матери - вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?

С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им - самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном - трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом - алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину - а на кого, если все вокруг примерно такие? - или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли - и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых - болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она - обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это - власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате - обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно - что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами - и погиб? Или того хуже - известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул - вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была - работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!

Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики - сволочи», «Все бабы - суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую - до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была - семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее - отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили - прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая - автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.

Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.

Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

***

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то - в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» - это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу - в музыкалку - в магазин, если через пустырь или гаражи - тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал - боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители - типичные «дети войны», родители девочки -«вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить - в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом - муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись - и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы - счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.

Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось - нельзя.

Это вечная проблема - ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но - дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что - нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне - сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок - он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать - а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного - это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь - не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться - ревность! - и вот уже мы получаем новый круг - депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это - отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ. И вечная тревога, привычная с детства - а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они - прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая - из Канады! - с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей - у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила:) Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми - дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает - все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудлво преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

взято с сайта: soznatrlno.ru

Источник <</span>http://momshelper.ru/travmy-pokolenij/>

ПДР прошла, и дни тянулись как резина - каждая минута была наполнена ожиданием: ну когда уже, когда?

Любая боль или просто недомогание со стороны живота - и я начинала прислушиваться к себе: не началось ли? Нет, не началось...

Ночью эти ощущения смешивались со снами, где у меня уже якобы схватки, и проснувшись, я минуту пыталась осознать, где сон, а где явь. Но наступало утро, и я все еще была «глубоко беременной». Все знакомые, у которых приближалась дата родов, хотели родить, у многих желание перешло в попытки самостимуляции - мытье полов, беганье по лестнице, употребление разных вин - сухих и игристых, даже финики шли в ход, а некоторые, наиболее отчаившиеся, задавались вопросом: «Какова вероятность, что после того, как меня пронесет от касторового масла, я рожу?». Вероятность была довольно большой, но и настолько же неприятной, поэтому я пыталась не поддаваться массовой истерии и отвлекать голову домашними делами, выводила мужа на принудительные прогулки, чтобы не залеживаться.

Вот и в тот день, 23 января, в больницу я отправилась пешком. Акушерка осмотрела меня, установила сглаженность шейки и раскрытие в полсантиметра и сказала ждать родов дальше. Ну а что же мне оставалось? Вечером сделали с сестрой еще круг по городу быстрым шагом (хотя каким еще остается в такие-то морозы), все искали поп-корн для микроволновки к вечернему киносеансу, но так и не нашли. Взяли семечек. Эх, шоколад надо было мне уплетать, последние часы оставались!

Дома с мужем и сестрой стали смотреть фильм с сакральным названием «Шпион, выйди вон!», возможно, это и повлияло на начало родов.

В 22:30 я почувствовала боль внизу живота, похожую на менструальную. Добавлю, что никаких предвестников (отхождения пробки, тренировочных или ложных схваток) у меня до этого не было. Поэтому я решила проверить схватки - вдруг тренировочные. Стала считать интервалы, но отвлекалась на фильм и путалась. В итоге во время очередной схватки я заерзала, и муж раскусил меня: «Что случилось?» «Я пока не знаю, может схватки настоящие, а может ложные». Мы стали вместе считать интервалы, но они были каждый раз разные - то 10 минут, то 14, то 8… В итоге пока мы считали, пришла такая ощутимая схватка, что муж сказал: «Одевайся, поехали!»

До роддома у нас около 100 км, все сумки были уже месяц как собраны, я только заплела косу потуже, и мы выехали. На часах было 00:40. Ехали мы около полутора часов и всю дорогу считали интервалы. Теперь схватки установились с интервалом 6-7 минут, но были вполне терпимыми, я чуть упражнялась с дыханием. Приехали к 2 ночи, медсестра в приемном отделении покосившись на мой большой живот, спросила: «На что жалуетесь?» и выслушав историю о моих схватках да интервалах отправила родственников с моей одеждой восвояси, а мне, переодевшейся в ночнушку, халат и тапки, стала задавать вопросы и заполнять документы. Далее осмотрела меня (побрилась я сама) и отправила на клизму (вполне сносная процедура).

Потом мы с другой медсестрой и моими вещами пошли к врачу, она посмотрела меня на кресле, раскрытие было 1 см. Сказала, что до активной стадии еще долго, и предложила медикаментозный сон. Я отказалась. Медсестра проводила меня с вещами в родзал и на мой вопрос, когда я примерно рожу, ответила: «Ну где-то к обеду!» Далее уложила меня на кушетку и установила аппарат для измерения КТГ. Запись КТГ длилась около часа, все это время я продыхивала схватки, засекая их на часах аппарата - интервал 6 минут. После мы снова пошли к врачу, она проколола мне пузырь (совершенно безболезненная процедура), и я снова вернулась на кушетку, дышать. Медсестра еще раз предложила медикаментозный сон («отдохнешь, а то сил к родам не останется»), но я опять отказалась и подтвердила это в письменной форме.

Хочу добавить, что все время родов, как «неактивное», то есть с приезда до 6 часов, так и «активное», то есть с начала сильных схваток, я находилась в этом большом зале одна, персонал был в соседних помещениях. Это было для меня удивительным, я почему-то считала, что все роды меня будут окружать люди в белых халатах и даже за руку держать, а так я лежала себе одна на кушеточке и охала, со всех сил «продыхивая» схватки, медсестра лишь изредка заходила проведать, как я там рожаю. Когда пришла врач и посмотрела раскрытие, оно было 4 см. По мне так не много, но медсестра сказала, что это очень хорошо - 3 см за 2 часа и я из тех, кто хорошо рожает. Тут я порадовалась, но рано.

В общем, рожала я так до 6 утра, схватки были сильными, но терпимыми, еще переписывалась с мужем в смс, чуть успевала подремать между схватками, а в 6:00 медсестра сказала, что начинается «активная фаза родов», теперь я должна встать и ходить 2 часа. Предложила мне сходить в душ, но я решила, что пока схватки терпимые, не буду пользоваться этим бонусом, назначила себе душ на 7. Мне вообще было комфортно знать, что происходит и сколько это будет длиться - создавалось впечатление, что я контролирую ситуацию, так мне было проще распределять силы и ориентироваться во времени. Дело в том, что час спустя была пересменка, и в отличие от предыдущей смены, медперсонал которой подробно все мне рассказывал, никто ничего толком не объяснял, и я не понимала, что происходит, сколько это будет длиться, меня охватывала паника и думаю из-за этого у меня случились неприятности, которых можно было бы избежать. Я ходила вся раскрасневшаяся по палате кругами, во время схваток пробовала разные позы - стоя на коленях мне не понравилась, мяч я и пробовать не стала, облокотиться на подоконник было бы неплохо, но под ним стояла огнедышащая батарея, поэтому я выходила в коридорчик (где хоть немного было прохладнее) и облокачивалась на столик, либо еще больше мне понравилась поза упершись руками в стену, при этом я раскачивала таз из стороны в сторону, как мне сказала медсестра, для того, чтобы его подготовить к родам.

Схватки усиливались, перед глазами все плыло, я смотрела на часы и ждала 7:00, на которые сама себе назначила душ. В 7 я уже с трудом разделась и заползла в кабину, не сказать, чтобы вода принесла реальное облегчение, но это было каким‑то разнообразием, хотя знакомая рассказывала, что ей в душе становилось намного легче. Медсестра сказала во время схватки направлять струю воды в место сосредоточения боли - в моем случае низ живота. Я поливала на себя из душа, интервалы между схватками становились все короче, но направлять струю на живот мне не понравилось - и так там болит, еще и теплым душем поливать, будто акцентировать боль… В общем, я пережидала схватки, скрючившись как запятая и глядя, как струя поливает мне ступни.

Основное, что я поняла за время родов, что способы «пережить» схватку очень индивидуальны. Прежде всего, для того чтобы переждать схватку, необходимы две составляющие - поза и мысли. То есть нужно подобрать позу, в которой будет реально дождаться конца этой боли, и соответствующие мысли, чтобы чем-то занять голову - что-то вроде настроя: слова, которые помогут абстрагироваться до конца схватки. Причем как позу, так и мысли со временем нужно будет менять, подстраиваясь под нарастающие схватки. То есть если в начале я пережидала схватки лежа, голову отвлекала, читая молитвы из книжечки, то потом читать я не могла, а позы стали стоячими и «облокачивающимися». Также для отвлечения головы хороша концентрация на дыхании; я не применяла какую-то конкретную из прочитанных в Интернете методик, просто дышала глубоко. Когда схватки стали самыми сильными, я скрючивалась (причем как-то на один бок, так мне было легче), а голову «отвлекала», представляя, что я всего лишь плыву в океане боли и ищу берег… ищу… ищууу… фууух, конец схватки.

Когда я обтерлась и вышла, были уже новая акушерка и медсестра, они посмотрели мое раскрытие - 6 см, сказали ходить. Я ходила около получаса, и то ли душ меня разморил, то ли сказалась бессонная ночь, но мне жутко захотелось спать. Я прилегла на кушетку и, несмотря на сильные схватки, даже чуть задремала, когда пришла медсестра и ругалась, почему я лежу, она же мне сказала ходить, на что я ответила, что только прилегла. Она не особо поверила, сказала мне встать и ходить (не залеживаться) и ушла, а мне так не хотелось вставать, казалось, нет ничего лучше, чем просто лежать и дремать… но невероятным усилием воли я все-таки заставила себя подняться и походить. Это было так тяжело, сил совсем никаких, а кушетка - вот она, рядом!

Сделав два круга по палате, я снова легла на кушетку. И тут конечно зашла медсестра. «Ты все лежишь? Я же тебе сказала ходить!» «Ну, я только легла, правда…» «Ага, как же»… У меня не было сил смеяться, поэтому я только захныкала, что лежать так хорошо, и я не встану. Она ушла и пришла с врачом, которая сказала ставить мне стимуляцию. Видимо, они боялись, что я совсем лишусь сил или схватки угаснут, а может просто хотели скорее избавиться от «остатков» предыдущей смены, в общем, поставили мне капельницу, сказали лежать и не перегибать руку, плюс вкололи в нее еще какое-то лекарство, думаю обезболивающее, и ушли, сказав: «Как схваточка начнется, дыши глубоко, через вытянутые губы, и будто шарик надуваешь на выдохе».

Буквально через минуту схватки многократно участились и усилились, я металась по кушетке, забыв о дыхании, на пике схваток уже не выдерживала и к своему стыду начинала кричать, хотя до родов я настраивалась и обещала себе, во-первых, правильно дышать и, во-вторых, не кричать. Пришла медсестра, и я попросила вытащить капельницу, она посмотрела на «мешочек» - казалось, оттуда выкапало всего-навсего десятая часть всей жидкости, и сказала: «Лежи, еще мало покапало», пыталась шутить, но я уставилась в никуда невидящими глазами и не реагировала на нее. Ну сколько это еще будет продолжаться!

Пришла врач, сказала раскрытие 8 см, ждем еще, я думала, что при 8 уже можно рожать, почему меня не кладут на стол, опять покрикивала от схваток, практически потеряв над собой контроль. А все-таки крикнуть было в кайф. Когда терпишь, терпишь, и все - кричишь, потому что уже не можешь, то чуть отпускает, поэтому думаю в небольших криках ничего плохого нет.

В итоге пришла медсестра и видя, что мне совсем плохо, сказала: «А что ты все лежишь? Пойдем, я покажу, как тебе будет полегче». Она меня подняла и довела до туалета, где мне правда стало легче. «Вот, - сказала она, - сиди на унитазе, но как будет схватка, вставай!» Я села на унитаз. Какое же это было облегчение, сидеть на унитазе, стало намного лучше, во время схватки я вставала, если можно назвать «вставшей» мою скрюченную фигуру с подогнутой чуть не до пола ногой. Видимо, сев на унитаз, я так приободрилась, что снова взяла себя в руки и пообещала себе не кричать и правильно дышать, и у меня получилось.

Так прошло несколько схваток, когда внезапно по моему организму прокатилось что-то неконтролируемое - будто я против своей воли сходила в туалет что ли… Не знаю, как еще это описать, но я поняла, что это была потуга, и закричала медсестре об этом. Она пришла и повела меня обратно в родзал. В итоге я снова оказалась на кушетке, медсестра сказала мне лежа на спине схватить себя за ноги и, дождавшись схватки, тужиться «в попу». Все это вместе с потугой должно было помочь моей малышке появиться на свет.

Надо было потренироваться дома, а теперь у меня неумехи никак это не получалось, усилия шли в основном в лицо, я надувалась как шарик (хотя загодя наслушалась историй про тужение «в лицо» - про лопнувшие сосуды на лице и красные глаза), но ничего поделать не могла. Половина усилий были впустую, сил становилось все меньше. Время было около 10 утра. Мне казалось, я никогда не рожу. Если бы я знала, что через 15 минут кроха будет со мной, то подсобрала бы силенки, а так я во второй раз потеряла контроль и пустила все на самотек.

Однако видимо прикрикивания персонала возымели действие, потому что я почувствовала, как что-то давит мне в промежность - это уже «стучалась» макушка моей дочки. А пока я гоняла ее туда-сюда, врач сказала: «Раскрытие полное, перебегай на родовое кресло». Там уже было все настелено, медсестра подняла его на нужную высоту, приподняла поручни, за которые я ухватилась, ноги уперли в специальные подставки и сказали тужиться как придет схватка.

Я старалась, но выходило через раз. В итоге я решила постараться посильнее, вспомнила совет про дыхание во время потуг: «Если схватка еще идет, а дыхание кончилось, не бросайте усилие, наберите еще воздуха и дотужьте». Так я и сделала - захватила еще воздуха и продолжила тужиться, забыв о главном: если схватка еще идет… Это стоило мне разрыва промежности первой степени. Персонала, кстати, к моменту моего пребывания на родовом кресле, набилось около 4 человек. «Привыкни к боли… дыши…»- говорила акушерка, я часто задышала. Странно, но боль от разрыва быстро исчезла. Медсестры забегали: «Ты чего делаешь, а ну тужься! У тебя ребеночек страдает!» Еще потуга, я тужилась и кричала от усилия. Грудной крик, какой-то звериный, такой момент наверное и показывают в фильмах, когда кто-то рожает, - не от боли кричишь, от нечеловеческого усилия. Вдвоем они начали давить мне на живот - раз, и все тельце дочки вышло из меня, как же приятно, как будто что-то теплое выскользнуло, и боль разом как рукой сняло. Ах, как же приятно, неужели все закончилось!..

Медсестра подхватила синее сморщенное дитятко, отнесла обмыть и тут же положила мне на грудь. Рассказы, которые я читала об этом («когда моего ребенка положили мне на грудь, я забыла о боли, это был самый прекрасный момент в моей жизни…») для меня не сбылись, и без особых эмоций я прижимала «ежика» к груди, сама же лежала в какой-то прострации, изможденная и физически, и морально, с обидой на всех, что меня не предупредили, подвергли такому испытанию, в общем, состояние было не очень радостным, а тут еще тело начало колотить в каком-то жутком ознобе, я лежа буквально подпрыгивала на родильном столе, прижимая к груди завернутую в пеленку свою малышку. Медсестра тем временем доставала послед, затем меня зашили. В общем, на этом все и закончилось, я лежала еще 2 часа на кресле - приходила в себя, моя кроха сопела под боком, а я попросила акушерку подать телефон и отправляла мужу фотографии нашей дочки…

Так закончились мои роды, еще сутки едва я закрывала глаза передо мной проносились картинки прошедших родов, я недоумевала, как у людей может быть более одного ребенка в семье, кто добровольно пойдет на это еще раз?! С грустью прощалась с мечтой о большой семье, но потом эмоции поулеглись, уже через пару дней я смогла вспоминать об этом поспокойнее, через неделю думала «да ничего там особенного и не было…», а еще через какое-то время мне захотелось повторить это. Да-да, я сама удивлена, но видимо матушка-природа позаботилась о том, чтобы все эти негативные воспоминания быстро стерлись из памяти. Теперь прошло чуть больше месяца, а я уже мечтаю о втором ребенке!

Роды - это один день, который мы должны отдать из своей жизни, чтобы рядом были наши малютки - росли и радовали нас каждый день на протяжении всей жизни. И это, я вам скажу, того стоит!

Комментарии специалиста

При поступлении в роддом Ладу осмотрели на кресле, сообщили, что шейка матки раскрыта только на 1 см, и предложили будущей маме медикаментозный сон, пояснив, что ей необходимо набраться сил для активной фазы родов. Несмотря на наличие более ли менее регулярных схваток, акушерского раскрытия у Лады еще не было (раскрытие шейки матки в родах начинается с 2 см). Учитывая доношенный срок беременности и регулярность схваток, врач предположил, что к утру будущая мама может вступить в роды (т.е. схватки станут усиливаться и шейка начнет раскрываться), поэтому нашу героиню госпитализировали в предродовую палату для наблюдения. Медикаментозный сон, который предложили Ладе, вызывается благодаря введению беременной спазмолитических и седативных препаратов; лекарства применяются внутримышечно или внутривенно. Он применяется только при тренировочных схватках или в самом начале родов - во время активных схваток он уже не эффективен. Основная цель применения медикаментозного сна - дать возможность роженице отдохнуть и набраться сил перед началом родов в случае, если предвестниковые схватки беспокоят ее ночью, не проходят сами собой и лишают женщину сна. Можно сказать, что медикаментозный сон в этой ситуации является оптимальным средством профилактики слабости родовой деятельности, развитие которой во многих случаях вызвано элементарным отсутствием энергии у роженицы. Наша героиня отказалась от медикаментозного сна - вероятно, руководствуясь желанием рожать естественно, без дополнительных вмешательств. Отказалась Лада и через несколько часов, когда медикаментозный отдых был предложен врачами повторно. К сожалению, в случае нашей героини отказ от возможности отдохнуть в начале родов был ошибкой и в дальнейшем сослужил Ладе плохую службу - ее организму не хватило сил на активные схватки, и родовую деятельность пришлось стимулировать.

Схватки не прекращались, но и не становились сильнее; раскрытие шейки матки также не увеличивалось, поэтому врач принял решение о необходимости амниотомии - проколе плодного пузыря. Плодный пузырь принимает «активное участие» в процессе родов: во время схватки он давит на шейку матки изнутри, заставляя ее растягиваться и раскрываться. Головка плода, прижатая к шейке матки, разделяет плодные воды на две части: «передние» воды, расположенные между головкой малыша и стенкой пузыря, давят на шейку матки, а остальная масса вод остается позади плода и предохраняет его от излишнего давления матки во время схваток. Затем по мере нарастания схваток плодный пузырь разрывается, передние воды изливаются, плод прижимается головкой к шейке матки, растягивает ее полностью и начинает под действием схваток продвигаться по родовому каналу (разрыв пузыря в среднем происходит при 5-6 см открытия шейки матки). Если этого не происходит, схватки ослабевают и шейка матки перестает раскрываться; в результате роды затягиваются и плод начинает испытывать нехватку кислорода (гипоксию). Чтобы предупредить развитие этих осложнений, при отсутствии динамики родовой деятельности (усиления схваток и увеличения раскрытия шейки матки), врач производит амниотомию. Плодный пузырь вскрывают с помощью стерильного пластикового инструмента, напоминающего вязальную спицу; эта процедура, как и другие виды медицинского вмешательства в процессе родов, выполняется только с согласия пациентки. Амниотомия безопасна для роженицы и плода и абсолютно безболезненна.

Лада рассказывает, что ее очень удивило отсутствие в предродовой палате медицинского персонала; ей представлялось, что в течение всего процесса родов рядом с ней будет неотлучно находится врач или акушерка. На самом деле это неверно: в обязанности персонала родильного отделения не входит постоянное присутствие в палате роженицы. Нормально развивающаяся родовая деятельность не требует постоянного медицинского наблюдения. Для оказания адекватной и своевременной медицинской помощи в родах достаточно периодической оценки состояния матери и плода. Если врачу необходимо в течении какого-то времени непрерывно наблюдать за развитием, силой и частотой схваток, он может сделать это с помощью кардиомониторинга - записи схваток и сердцебиения плода. Периодически заходя в палату, врач изучает результаты записи и получает детальное представление о развитии родов и состоянии плода; при значительных изменениях сердцебиения или помехах в записи аппарат подает звуковой сигнал вызова персонала.

Постоянно находиться в родовой медики обязаны в конце второго периода родов - во время потуг и рождения плода, а также в течение последового периода (отделение плаценты). Если до потуг на любом этапе родов возникают осложнения, врач также неотлучно дежурит у постели роженицы. Когда роды протекают без осложнений, врач должен появляться в палате не реже чем раз в 30-40 минут, акушерка - каждые 15-20 минут. Роды - естественный процесс, и в норме он не требует лечения или специальных действий от персонала.

После амниотомии схватки постепенно начали усиливаться, и акушерка посоветовала Ладе встать с кровати и двигаться по палате. Метод поведения, который порекомендовали нашей героине, называется активное поведение в родах. Этот термин обозначает свободное перемещение роженицы во время схваток и между ними, постоянную смену поз и передвижение по палате, поиск наиболее удобного положения тела.

Сами по себе движения значительно снижают общее ощущение боли и способствуют профилактике слабости родовых сил. Уровень болевых ощущений зависит от кровообращения. Во время схватки мышечные волокна матки сокращаются, тратя при этом энергию. Основным «энергетическим топливом» для работы всех клеток нашего организма является кислород; клетки миометрия (мышцы матки) - не исключение. Как известно, кислород содержится в артериальной крови; следовательно, дыхание клеток зависит от уровня и скорости артериального кровотока. При неподвижном положении тела общий кровоток снижается, замедляется поставка кислорода к мышце матки и болевые ощущения нарастают. Если роженица ходит по палате или двигается в рамках удобной позы, вследствие движения уровень кровотока повышается и клетки матки лучше обеспечиваются кислородом. Поэтому при активном поведении в родах болевые ощущения от схваток гораздо слабее, чем при неподвижном положении. Во время схваток следует вести себя свободно, выбирая наиболее удобное положение тела.

Существует много поз, снижающих дискомфорт во время схваток и помогающих расслабиться. Основной принцип, по которому роженица выбирает позу на время схватки, - уровень комфорта, устойчивость и расслабление. В большинстве «родовых» поз используются четыре точки опоры и преимущественно вертикальное положение тела; есть и «лежачие» позы. Однако, для того чтобы позы помогали, следует как можно чаще менять положение тела и не забывать в рамках любой позы немного двигаться. Для Лады удобной оказалась поза, когда она стоя упиралась руками в стену и покачивала тазом из стороны в сторону.

По мере нарастания схваток Ладе предложили воспользоваться душем. Основной плюс акватерапии - в расслабляющих и обезболивающих свойствах воды. В теплой воде схватки ощущаются мягче, кровообращение улучшается, роженица имеет возможность расслабиться и принять удобное положение тела, меньше устает. Вода исключает возникновение таких побочных факторов дискомфорта в родах, как сухость кожи, повышенное потоотделение, озноб или чувство жара.

Ладе посоветовали пойти в душ в 6 утра, однако она решила «оттянуть удовольствие и сама себе назначила душ на 7 утра». Такое поведение роженицы неправильно: женщина не может сама «вести» свои роды, делать себе назначения, поскольку просто не в состоянии объективно судить о развитии процесса. Безусловно, в родах лучше вести себя свободно, активно, применять различные немедикаментозные методы обезболивания, однако что и когда лучше делать, грамотнее подскажет врач. Это очень хорошо видно на примере нашей героини: отложив поход в душ на час, Лада еле дождалась этого часа, очень устала и измучалась, и в результате душ уже не был для нее столь эффективным, каким мог быть на более ранних этапах. При этом, если бы Лада послушалась акушерку и пошла в душ на час раньше, она бы гораздо легче переносила схватки и сэкономила много сил.

В конце первого периода родов Лада, не выспавшаяся ночью и измученная предвестниковыми схватками, стала уставать; общая усталость роженицы отразилась и на развитии родовой деятельности: схватки стали короче и больше не нарастали, раскрытие шейки матки не увеличивалось. С целью усиления родовой деятельности нашей героине назначили ОКСИТОЦИН. Этот препарат, используемый для стимуляции родов, является полным аналогом натурального гомона окситоцина, выделяющегося в организме женщины во время родов. Именно этот гормон отвечает за развитие родовой деятельности, естественное нарастание схваток, раскрытие шейки матки, продвижение плода по родовому каналу и отделение последа (плаценты, пуповины и плодных оболочек) после рождения ребенка.

Чтобы гормон поступал в кровь пациентки и усваивался аналогично его естественному выделению в организме, препарат разводят физиологическим раствором и вводят в кровоток очень медленно. Время капельного введения - 1,5-2 часа. Такая скорость позволяет избежать слишком бурной реакции со стороны мышцы матки и полностью воссоздать картину естественной регуляции развития родовой деятельности.

После введения ОКСИТОЦИНА схватки стали ощутимо сильнее и болезненнее. Чтобы избавиться от боли, Лада пробовала кричать во время схватки. Такое решение неправильно - независимо от причины, побуждающей роженицу к крику, кричать в родах не стоит. Во-первых, крик не обладает обезболивающим эффектом, то есть в прямом смысле от крика легче не становится. Во-вторых, и это главное, крик в родах может повредить и самой роженице, и малышу, а также в целом отрицательно повлиять на течение родового процесса. Ну и в-третьих, женщина, кричащая во время схватки, пугает других рожениц и мешает работе персонала родильного отделения. Если женщина кричит во время схваток, большая часть вдыхаемого воздуха расходуется с криком. Это означает, что плод, и так испытывающий гипоксию (нехватку кислорода) во время схватки, не получит достаточной дозы кислорода.

В результате состояние плода может ухудшиться. Недостаток кислорода в крови матери, возникающий на фоне крика, отрицательно влияет и на сократительную способность миометрия - мышцы матки. Для того чтобы мышца хорошо сокращалась, ей необходим приток артериальной крови, богатой кислородом. Пониженное в результате крика содержание кислорода в крови может привести к развитию слабой родовой деятельности. Это осложнение родов, ухудшающее состояние матери и плода, требует медикаментозного, а порой - и оперативного вмешательства.

Женщина, кричащая во время схваток, гораздо быстрее теряет силы и устает. Если силы роженицы истощены, сложно ожидать нормального развития родов.

Когда пришла пора тужиться, Лада столкнулась с новой проблемой: вместо того, чтобы напрягать живот и выталкивать ребенка, она набирала полные щеки воздуха и «тужилась в лицо». Потуга - это напряжение диафрагмы и мышц брюшного пресса; по ощущениям она напоминает аналогичные действия при освобождении кишечника. Потуги связаны с большими усилиями, и для того чтобы они были эффективны, также необходимо правильно использовать дыхание. Перед тем как потужиться, нужно откинуть голову назад и сделать глубокий вдох ртом, затем задержать дыхание и прижать подбородок к груди. Правильный вдох перед потугой похож на вдох перед погружением под воду: воздух должен до предела заполнить легкие, а верхние дыхательные пути должны оставаться свободными. Такая методика вдоха сама по себе располагает к напряжению пресса; грудная клетка расширяется, легкие, заполненные воздухом, заставляют диафрагму опуститься, в результате чего увеличивается давление в брюшной полости. Прижимая подбородок к груди, роженица группируется для потуги и защищает себя от преждевременного выдоха при напряжении пресса.

При осмотре после родов у Лады обнаружили разрыв промежности первой степени - это незначительное поверхностное повреждение кожи вокруг выхода из влагалища. Лада решила, что разрыв образовался из-за того, что она несколько раз пыталась потужиться без схватки; на самом деле это не относится к причинам травмы промежности. Разрывы в родах образуются вследствие плохой растяжимости тканей, воспалительных процессов во влагалище или при слишком резких потугах роженицы.

В первые минуты после завершения родов Лада чувствовала себя усталой и опустошенной; она не испытывала того эмоционального подъема, который описывали ей подруги. В первые минуты после рождения ребенка многие женщины пребывают в состоянии аффекта - в этот момент в организме родильницы происходит одновременный выброс большого количества адреналина и эндорфинов. Кто-то плачет от счастья, кто-то смеется, а кто-то - как наша героиня - пребывает в состоянии апатии; все эти варианты поведения связаны с разгрузкой нервной системы, расслаблением организма после колоссального стресса, испытанного в процессе родов. С этим же связан и «озноб», колотивший Ладу первые минуты после родов, - это тремор, множественное расслабление двигательной мускулатуры после перенапряжения во время схваток и потуг.